Любовница Иуды. Роман - А. Гайсин

– У меня есть своё место в осиннике за торфяным болотом. Вех любит тень и прохладную землю. А готовлю просто: из свежих стеблей выжимаю сок, потом выпариваю его в глиняном горшке на слабом огне, всё время помешивая. И непременно шепчу молитвы.

Мы видели, что отец Прокл мрачнеет с каждым словом привратницы и все крепче сжимает на груди панагию с изображением Богородицы. Зато для нашего героя черница Олимпиада становилась ближе и понятней – сейчас он находил в ней сходство с родной матерью, которая всегда делила свою любовь к тайне между Иеговой и колдовскими травами.

– Какой препарат сильнее: из свежей цикуты или из сухой? – продолжал допрос Джигурда.

– Из свежей, конечно. Но им можно убить. И за свежей цикутой я уже давно не хожу, ноги болят. А сушеные листья зашиваю в полотно, размачиваю в кипятке и прикладываю к больному месту как припарку. Очень помогает!

– Мы в этом убедились, – не унимался в своем сарказме следователь Джигурда. От возбуждения он жадно закурил, уверенный, что теперь у хозяйки можно и не спрашивать разрешения. – Скажите, а Караченя знал, что у вас есть цикута?

– А как же! Я вылечила его этой травкой от колик в животе. Он был мне очень благодарен.

– Оно и видно… Вы все же альбомчик разыщите, хотелось бы взглянуть на вашего сироту, – произнес Джигурда с нескрываемым раздражением.

– Так вы что думаете, это Петенька? – жалобно охнула привратница, словно до неё только что дошел смысл происходящего.

– Я ничего не думаю! Пока что все факты против вас, – хмуро отрезал Джигурда и, не дожидаясь, пока это сделает хозяйка, сам выдвинул последний ящичек комода – на ворохе катушек с разноцветными нитками лежал пухлый семейный альбом.

…На расплывчатой любительской фотографии привратница Олимпиада, в неизменном своем платочке, глухой кофте и длинной юбке, о чем-то оживленно разговаривала с худощавым длинноволосым пареньком в тонком свитере. Иуда пригляделся к снимку и отметил в лице парня знакомое несоответствие между диковатым выражением болезненно-размытых выпуклых глаз и чистой линией юношеских губ. Он узнал паренька на фото и сказал Джигурде:

– А ведь это Петруха по кличке Зелот. Он был в тот первый вечер у Марсальской в особняке.

Только без вранья!

Вечером мы наконец встретились со своим героем в холостяцкой квартирке Ирнега Тимса. Вряд ли стоит подробно описывать эту встречу: вся она до последнего жеста использована в книге, так или иначе. Конечно, мы волновались ужасно, как никогда в жизни, и ни на секунду не могли избавиться от чувства, будто снимся сами себе наяву, не в силах осознать, что являемся свидетелями великого чуда, такого будничного и в то же время незримого: сидим, пьем водочку, слушаем предателя номер один о своем детстве в Кериофе, о Марии Магдалине, об Иисусе и земле обетованной. Но счастье какое-то неполное, ибо до конца не верим, хотя понимаем, что верить надо, иначе не только роман не стоит писать, но и вся наша жизнь лишится тайны и продолжения – зачем тогда жить на этом острове? Красивый сильный человек читал наизусть целые отрывки из Ветхого завета на арамейском языке, на иврите, и музыка чужой речи убеждала крепче любого довода. Но когда мы попросили гостя приоткрыть завесу над образом его двухтысячелетнего существования, он наотрез отказался – даже если бы помнил. Всему, мол, свой срок. И всё же, опрокинув стакан красного вина, он подкинул для романа несколько деталей, но предупредил:

– Только без вранья. С меня достаточно Левия-Матфея…

Мы поспешно поклялись быть добросовестными в слове. Возможно, зря клялись. Потом прочитали Иуде главу из романа «Мастер и Маргарита» нашего любимого писателя Михаила Булгакова – о Христе и Пилате. Наш гость слушал внимательно и даже немного побледнел. В конце сказал:

– Записано хорошо. Но это не мой раввуни. Разве мог такой жалкий человек перевернуть весь мир?

На те страницы, что были посвящены лично ему, и вовсе обиделся. Попросил налить водки – ухнул её одним глотком – и резко поднялся из-за стола: дескать, у него на сегодня назначена встреча с Вениамином Кувшинниковым. Мы и этому поверили, только нервно и глупо хохотнули на прощанье.

Закрыв двери за гостем, мы бросились к редакционному магнитофону, спрятанному под газетой на тумбочке, рядом с накрытым столом: запись была в полном порядке. И тогда мы поняли: на самом верху к нам благоволят, и, может быть, даже поощряют. Ведь им ничего не стоило уничтожить следы состоявшейся уникальной беседы – это умеют делать даже простые колдуньи, вроде Марсальской…

Два духа одного тела

– Возможно, ты уже успел заметить одну особенность нашей жизни, косвенно связанную с твоим именем. Никто у нас и не поморщится, если ты в сердцах назовешь его Каином или Иродом. Бабки костерят этими именами своих внуков. Но попробуй кого-нибудь обозвать Иудой – последний негодяй бросится на тебя с кулаками. Почему?

– Хочешь обидеть? За евангельского Иуду я не отвечаю. Это на совести апостолов.

– А Иисус?

– Не совсем таков. Но более-менее похож.

– Как тебе наш Тотэмос?

– Я будто попал в свою древнюю Иудею. Кругом одни патриоты и учителя. Боюсь, что и конец будет тот же…

– Ты посетил гробницу Великого Островитянина?

– Следователь Джигурда водил на экскурсию… Ничто не ново под колесом луны! Эти скифы талантливо крадут отовсюду понемногу и выдают за своё. Кто он такой, ваш Великий Островитянин?

– Когда-то он действительно был мой. Казался посланным свыше вождем и пророком. В школе я вообще боготворил его. Как и положено! Потом даже пытался сопоставлять его жизнь и деятельность с Писанием. Вспомни: Иегова разрешил Навуходоносору срубить могучее дерево господства Бога. На корень дерева были наложены железные и медные узы – до будущего разрешения ему расти. Это случилось в дни последнего царя – Седекии. Потом пошли, по словам Иисуса, определенные времена – период существования без божественного дерева. Их срок указом в книге пророка Даниила и составляет семь времен. Это 2520 лет… Не буду утомлять тебя подсчетами. Кончились эти смутные времена в тот самый год, когда деятельность Великого Островитянина достигла своего пика. Вспыхнула первая большая война, начатая каинитами. Сбывались предсказания о последних днях, а именно: восстанет народ на народ, царство на царство, и будут голод и мор, землетрясения по местам, умножения беззакония…

– Думаю, твои привязки истории к Писанию не очень нравились Веберу?

– Тебе уже Ксения рассказала? Да, он приходил в ужас от моих изысканий. Даже поставил на одном собрании вопрос о моем пребывании на сходках. Я тогда был молод, и мне простили. Лично ко мне Вебер относился заботливо, по-отечески. И я к нему соответственно. Хотя имелись у нас разногласия. Великого Островитянина он считал злейшим врагом человечества. На этой почве Вебер постоянно конфликтовал с властями острова. А я исходил из принципа: кесарю – кесарево… Вспоминал сказанное апостолом Павлом: каждый пусть остается на своем месте. Вполне разумный компромисс. Не надо лезть в политику. Вебер обвинял Великого Островитянина в разрушении церквей. Я возражал: не он разрушил, а его ученики. Разве Иисус не говорил: разрушу сей храм и в три дня построю новый? А чем лучше, казалось мне, наша церковь? Та же торговля, только свечами, крестиками и ладанками, то же фарисейство, угодничество перед людьми в рясах, поклонение рукотворным иконами… Да ведь и сам Вебер выступал против всего этого!

– Как ты смотришь на то, чтобы я организовал «Общество друзей Иуды»? Можно называться и «Свидетелями Иисуса».

– Не паясничай. Об этом я тоже часто спорил с Вебером. Он делал основной упор на Иегове и часто забывал про Христа, они оба как бы сливались у Вебера воедино. Я же хотел некоторого разграничения. Для меня Христос был, прежде всего, Сыном Человеческим, а уж потом Божьим. А Вебер все человеческое в нем как бы не принимал в расчет. Наша община стала смахивать на некий иудаистский филиал веры. Моя островитянская натура не могла с этим мириться.

– И вы разошлись, как в море корабли?

– Быстро ты наших словечек нахватался. Произошло наихудшее, даже вспоминать об этом – как Сократу пить цикуту. Дело вот в чем: Вебер давно сидел на крючке у секретной службы безопастности Тотэмоса. Я тоже был на заметке. Но ко мне относились благосклонно: я их устраивал. Однажды меня вызвал к себе Ферапонтов – он тогда руководил этой службой, и прямо в лоб заявил: у нас, мол, имеются все права запретить деятельность организации. Но у вас, сказал он, есть выход – добиться переизбрания Вебера и самому стать надзирателем. Дайте нам, говорит, имена наиболее рьяных его сторонников и защитников, и мы с ними интеллигентно потолкуем, а вы поговорите со своими людьми. Я знал, что со службой безопастности не шутят. И сделал всё, как велел Ферапонтов: ради спасения общины! Был уверен, что смогу оживить её деятельность, очистить от рутины и привлечь молодых островитян. Вебер же своей непримиримостью мог все погубить. В общем, я деликатно побеседовал со старейшинами и теми старшими из мужчин, кто поддерживал мою линию на обновление. Они согласились. Ферапонтов со своей стороны поработал с приверженцами Вебера: припугнул их в свойственной ему манере сытого льва. В конце концов, на областном собрании выбрали меня, причем с солидным перевесом в голосах.